В безупречной глади лесного пруда отражается пасмурное августовское небо, за ветром по воде бежит лёгкая, едва заметная рябь. Природа говорит на языке деревьев и некошеной травы. Пруд совсем молодой, он был вырыт в таежной тишине, лесная почва наполнила его чистой, холодной водой, он помнит только разнообразие лесных звуков да вековые деревья вокруг себя.
А деревья помнят людей. Помнят под своими могучими ветвями озорных, румяных от мороза детей, игравших когда-то в январских сугробах. Помнят стада милых, сытых луговым клевером коров. Помнят, как в деревенский магазин приносили свежий, ароматный, только испечённый хлеб. Помнят вечерний свет в окнах домов… Домов, которых уже нет. И полей нет, что окружали деревню. Природа вернула себе свою землю, зацвела и зашумела листвой молодых ивняков.
— Этот пруд я копал сам, насыпь делал — шесть метров земли. Брал трактор, бульдозер и копал, — рассказывает Николай Иванович Сметанин, человек, благодаря которому деревня совсем не исчезла, — там, в другой стороне ещё один пруд есть, дальше — ещё один. Здесь у меня в этом году лоси купались. Это и неудивительно — такая жара стояла!
Каждый егерь знает, что водоёмы для зверья необходимы. Если местных речек не хватает — нужно рыть что-то посерьёзней.
Николай Иванович Сметанин — коренной житель деревни Пустошка. Так сложилась его судьба, что теперь он здесь и арендатор леса, и лесник, и егерь, и пахарь, и даже инженер. И единственный человек в бескрайней тайге, которая когда-то кормила и берегла целые деревни.
— Поехали дальше, покажу вам, где медведи гуляют, — аккуратно объезжая заполненные дождевой водой ямы, Николай Иванович продолжает рассказывать о своей родине, — вот здесь были дома, с этой стороны была целая улица.
Спокойным жестом он показывает в сторону рощицы, метрах в пятидесяти от дороги. Здесь была начальная школа, в которой учился Николай Иванович. Как постарше стал, пришлось ему в Письменер в школу ходить, а это больше семи километров от дома!
— Учиться всем нужно ведь, — не отрывая взгляд от дороги, он по-доброму улыбается, вспоминая годы своей юности, и сигаретный дым плавно следует за каждым его движением и жестом, — утром выйдешь: снег повсюду, мороз потрескивает, подгоняет, не велит медлить. Час, может, чуть больше – и ты в школе. После уроков – домой, снова семь километров лесом да полем. Там, за деревьями, был клуб. Я там киномехаником работал, народу много было. Это я ещё «салабоном» был, как постарше стал — в армию ушёл. После этого клуб и закрылся.
Когда Николай Иванович пришел из армии, он стал работать трактористом в совхозе после окончания Шахунского агропромышленного училища. Когда развалился СССР, Николай Иванович стал предпринимателем. С 2013 года он арендует без преувеличения огромный участок леса.
За обочиной стоит большой, покосившийся сруб, крыша у него давно провалилась, окна без стёкол. Только поржавевшая советская вывеска даёт понять, что когда-то это был сельский магазин. За деревьями видно егерскую вышку. Подъехав к ней ближе, Николай Иванович делает жест в сторону дощатого навеса, что виднеется среди молодых берёзок: под навесом лежат мешки с кормом и кирпичик соли, а вся трава вокруг взъерошена — «столовая» работает даже летом.
— У меня здесь кабаны целыми семьями живут, — продолжает рассказывать Николай Иванович, — я их кормлю, смотрю, чтобы их волки не подъедали. Волков тоже много, они в большие стаи собираются. Но достаточно проехать по их следам, в воздух пострелять — сами всё понимают, уходят. Я им спуску не даю, а то, бывало, могут и целую семью кабанчиков порезать. Это обязанность моя — зверьё беречь, за численностью следить.
В окружении леса, прямо перед кормушкой раскинулось овсяное поле, тоже на корм животным. Под колёсами хрустит луговая трава, по левую сторону от дороги появляются широкие круги из примятых посевов.
— Здесь медведь валялся, вон, колосья примяты, — Николай Иванович бегло осматривает поле и прямо на ходу указывает на медвежьи тропы, — вон тропинка, видишь? Это медведь ходил! Вон ещё одна, вон ещё…
Дороги нет, колёса вязнут в грунте, толстые стебли луговых трав гулко звенят по дверям машины-вездехода. Ухаживать за зверьём нелегко, без чуткого присмотра знающего человека животный мир съест сам себя, вот и приходится егерю на своей таёжной земле быть и водителем, и пахарем, и зоологом, и дорожным рабочим: всё своими силами, по-другому никак. Здесь не только большая ответственность требуется, но и исключительная воля, выносливость, а главное — душевная привязанность к природе, доброта и внимание ко всему живому.
— И медведицы с медвежатами здесь у меня есть, и одиночки-медведи. Целое поле овса для них, — с улыбкой рассказывает егерь, — медведей бояться не надо. Косолапый может в траве высокой лежать, а ты мимо пройдёшь и не заметишь даже. Но если увидишь издалека, лучше близко не подходить.
Подъезжаем к единственному оставшемуся в Пустошке дому — родительской избе Николая Ивановича. Дом был построен в 1904 году дедом егеря. Рядом стоят гусеничные тракторы с плугами, на дворе — снегоходы. В доме две аккуратно сложенные печки, большие окна и очень низкие подоконники. Чистота и порядок и внутри дома, и около.
— Очень много работы определено государством для егерей, — продолжает рассказ Николай Иванович, — проверяют, сколько деревьев спилено, сколько скворечников сделано, поставлены ли указатели. Работа по охране природы ведётся постоянно, отслеживается по геолокации и спутниковым картам.
Николай Иванович — очень опытный егерь. В этом году он был награжден почётной грамотой за охрану водных биологических ресурсов, добросовестное выполнение должностных обязанностей и достигнутые успехи. Только об этом он не рассказывает, это я от других людей узнала.
А он рассказывает о лесе, о том, что участки под вырубку определяются инспекторами после осмотра, просто так пилить всё подряд нельзя. В северных краях зачастую бывает так, что кроме лесозаготовок работать негде, да и газоснабжение так и не пришло на север области. Нет дров — не согреться зимой. Парадоксальным образом леса оберегают от холодной гибели тех, кто их нещадно пилит и рубит, загрязняет и захламляет. И от халатности людей, по вине которых часто возникают пожары. Люди ещё не научились ценить свою главную кормилицу и спасительницу — природу. Да и научатся ли? Вся надежда на одиночек-егерей, которые посвящают родным лесам свою жизнь, словно возвращая им долг множества поколений людей ушедших и ещё не родившихся.
— И лоси, и кабаны приходят к кормушкам зимой, — вновь возвращается Николай Иванович к начатой теме, — привыкли, не иначе. Однажды зимой, помню, сена лосям не хватило, так они пришли прямо
к дому, ругались на меня, наверное, мол, чегой-то это ты вдруг корма нам не додал!
Рассказывая это, Николай Иванович одновременно лихо объезжает тракторную рытвину глубиной в полметра, наполненную водой. Чувствуется, что каждый клочок земли здесь ему знаком, каждая ямка на дороге известна, каждая колея им изучена.
— Я приехал тогда, а следы на снегу прямо вокруг дома! Ходили, значит, знали, где попросить можно, — не отрываясь от дороги, продолжает он свой рассказ.
Колёса сползают в очередную рытвину, начинают пробуксовывать в вязком сыром грунте. Глохнем. Снова проворачивается стартёр, сбрасывается назад передача, сдаём чуть-чуть в обратную сторону, и, чуть сильнее прибавив обороты, проезжаем через рытвину. Чувствуется, что дело это для водителя вполне привычное. Как, впрочем, привычно и дорого Николаю Ивановичу здесь всё, в том числе и его обязанность охранять и беречь лес, который он любит с самого раннего детства, и с которым работал когда-то его отец. Киприно, Опарино, Большое и Малое Ложкино, Кондрашино, Ивановское — когда-то у этих деревень было много сыновей и дочерей, в полях стояли огромные стога душистого сена, а на лугах паслись коровы. Теперь же это лишь названия, оставшиеся на советских картах. А вот Пустошка жива! Жива, пусть в ней и остался один-единственный дом, но это дом человека, который продолжает беречь природу родного края, который хранит память о людях и деревенских улицах, который полон решимости продолжать своё дело. Несмотря ни на что.
Татьяна УЛАНОВА.
Фото автора